Впечатлённый рассказами товарища, Борис ожидал увидеть в ставке врага разбойничью вольницу. Злобные взгляды, толпы оборванцев, ругань и драки. Однако порядка там оказалось побольше, чем в полках иных князей, воюющих под рукой отца.
Люди здесь не слонялись без дела, не пьянствовали, не задирали один другого. Рубили деревья, чинили одежду, мастерили что-то, упражнялись с копьями, саблями и луками. Те, кто не заняты были ничем, сидели спокойно возле костров, ели варёное мясо, говорили в полголоса или спали, тут же у костра, укрывшись с головой плащами.
Увиденное стало первым неприятным открытием Бориса. Второе не заставило себя долго ждать, и его он уловил уже ухом. Здесь действительно встречались во множестве чужаки, но, судя по говору, были они вовсе не степняками, как предположил муромскй князь, а выходцами из московских пределов. Этот говор Борис знал отлично, так как часто слышал его, живя в Суздале.
Он не подавал виду, что порядок и говор его удивляют, лишь переглянулся с Тимофеем, ища в его взгляде подтверждения собственным догадкам. Тот незаметно кивнул, даже не головой кивнул, а одними глазами. «Всё-таки Москва, – подумал Борис. – Москва пришла сюда раньше, а стало быть, отец отстаёт и все его задумки находятся под угрозой. Правда, их союзники владеют городом, и если Юрий его удержит, то это даст отцу преимущество. Но надо спешить. Всё равно надо спешить. И ещё надо спасти престол Юрию любой ценой».
Восставшего князя охраняли неплохо. Суздальцев вместе с проводником остановили задолго до шатра, выделяющегося среди прочих размерами, знаменем и скоплением перед входом богато одетых людей. Шерсть переговорил со стражником и тот внимательно, без тени пренебрежения, но и без особого почтения, осмотрел посольство.
Молодой боярин повторил свою речь слово в слово. Стражник, однако, не впечатлился и этим.
– Оставьте лошадей здесь, – коротко сказал он и указал на пригорок.
Борис и Румянец спешились, перебросив поводья Тимофею, который на всякий случай решил остаться в седле. С высоты положения он медленно и внимательно стал осматривать вражеский стан, запоминая каждую мелочь.
Посчитав дело сделанным, заросший детина отправился без спешки обратно к заставе, а Бориса с Румянцем к шатру провожал уже подозванный стражником воин. Там он перепоручил гостей товарищу из ближней охраны, что стояла возле закрытого пологом входа, а Васька в третий раз произнёс речь, которая, похоже, стала уже надоедать и ему самому.
– Князь занят сейчас, – сказал охранник. – Ждите здесь. Я доложу Фёдору Глебовичу о вашем приходе.
Суздальцев окружили все те, кто собрался возле шатра. Не столько в видах безопасности окружили, сколько из любопытства.
– Зачастили к князю гости, – сказал один из них. – А что же будет, когда он в Муроме сядет?
– Тогда уж сынков к нему присылать не станут, – ответил ему приятель. – Сами повалят с просьбами.
Борис едва удержался от дерзости. Но, сделав над собой усилие, отрешился от перешёптываний челяди и прислушался к тому, что происходило в шатре. Там не подозревая ещё о посольстве, довольно громко спорили. И некоторое время, пока стражник не доложил о прибытии суздальского княжича, Борис отчетливо услышал несколько отрывочных слов, но вот понять о чём речь так и не смог. Что-то о сотнях, о помощи. Спорили два голоса – один низкий и спокойный, другой высокий и раздражённый. Второй голос, судя по всему, принадлежал князю.
Тут предупрежденные воином собеседники стали говорить тише и разобрать, о чём дальше пошёл разговор, Борис не смог даже в общих чертах. Впрочем, беседа быстро закончилась. Полог шатра распахнулся и оттуда вышел могучий человек в чёрной рясе. Он выглядел усталым и чем-то сильно озабоченным, а больше всего княжича поразил меч, который висел у него на поясе. «Ого! – сказал Борис сам себе. – А у Фёдора, оказывается и чернецы на службе водятся!»
Монах едва не столкнулся с юношей, и как-то странно взглянул на него, будто признал княжича, хотя сам Борис чем угодно мог поклясться, что видит чернеца впервые. Вряд ли бы он запамятовал такую любопытную личность, если бы довелось повстречаться прежде.
– Фёдор Глебович ждёт Константинова сына, – произнёс стражник, и остановил ладонью дёрнувшегося вслед за княжичем Румянца. – А ты, боярин, здесь обожди.
Борис, открывая полог, глазами показал спутникам на чернеца. Тимофей, хоть и находился в отдалении, заметил, кивнул, а Румянец отошёл чуть в сторону от шатра, словно отделяясь от окружения Фёдора, где стал прохаживаться, гордо подняв голову и выставив из-под плаща на показ свой богатый кафтан.
Проследить за монахом не удалось ни тому, ни другому. Румянец только и сумел, что проводить чернеца взглядом, пока тот, завернув за шатёр, не скрылся из глаз. Пойти следом молодой боярин не посмел и продолжил шагать взад-вперёд с безучастным видом, как бы давая понять наблюдателям, что оставлен здесь не своей волей и вообще его дело маленькое, служилое, а переговорами пусть князья занимаются.
Тимофею расхаживать по чужому стану тем паче не с руки было. Поэтому он, по-прежнему оставаясь в седле, занялся расспросами.
– Гляжу, у вас монахи с мечами хаживают? – обратился старый воин к одному из ближайших стражников.
– Один только… – ответил стражник и презрительно сплюнул, но дальнейшего разговора не поддержал.
Тем временем Борис оказался в шатре. Здесь было темно и чадно от коптящих светильников, тщетно пытающихся наполнить пространство светом. Посреди шатра на застеленном ковром стуле, восседал Фёдор Глебович. Рядом с ним стоял столик и скамейки, но Борису сесть князь не предложил.
Он произвёл на юношу неприятное впечатление. И вовсе не из-за того, что оказался врагом его друзей – всякое в жизни бывает и вполне приятные люди могут оказаться на другой стороне. Нет, сам его облик вызывал неприязнь. Весь грязный, косматый, с диким рыскающим взглядом. Был он больше похож не на князя, а на лесного бродягу. Собственно таковым он и являлся – самым настоящим лесным бродягой, но как-то плохо сочеталась внешность предводителя с образцовым порядком в лагере.
Фёдор в свою очередь тоже изучал гостя.
– Суздальскй княжич, – наконец проговорил он так, будто до сих пор сомневался в докладе стражника, и только теперь, увидев застёжку с белым соколом, уверовал, наконец, в действительность. Борис отметил, что голос у лесного князя и правда какой-то взвинченный.
– Зачем ты здесь, суздальский княжич? – спросил Фёдор.
– Князь Муромский Юрий Ярославич попросил меня выступить послом к тебе, – ответил Борис.
– Муромский? – раздражённо переспросил Фёдор. – Ну, это мы ещё поглядим, кто из нас Муромским будет зваться и как долго этот засранец титулом чужим прикрываться сможет.
Борис промолчал. Фёдор расценил его молчание по-своему. Кивнул на одну из скамеек и, подождав, пока гость усядется, налил в кружку вина. Протянул Борису, взял свою.
– Пустая затея, княжич, – сказал Фёдор, сделав глоток. – Мне не о чем говорить с Юрием.
Борис только губы смочил и кадыком двинул.
– Юрий хотел узнать, что тебе нужно? – сказал затем он. – Если откуп, то сколько?
Фёдор расхохотался, но так, зло, как будто силой выдавливал из себя смех. Потом вдруг резко оборвал хохот и, глядя в лицо юноше, бросил:
– Мне нужен Муром. И больше ничего. Неужто, Юрий настолько туп, чтобы не понять хоть этого?
«Чего же ты сам его не поставил?» – чуть не вырвалось у Бориса. Но сказал он иначе.
– Город ещё нужно взять, что будет непросто. А откуп можно получить сразу и без боя.
– Не зря ходят сплетни, что вы, суздальцы, торгаши великие, – с некоторой долей презрения заметил Фёдор. – Всё-то одними деньгами меряете. Земли, титулы, города. Но я не для того выжидал так долго, чтобы на серебро размениваться.
Он осушил махом кружку, поставил её с громким стуком.
– Нет, мне нужен не откуп, мне нужен Муром! – заявил князь. – И пусть Юрий, если живым остаться хочет, теперь же уходит. Так и быть, отпущу и его, и семью, препятствовать не стану. Пусть и бояр с собой забирает, не больно эти псы мне нужны. А нет, так пусть не жалеет потом.
Борис промолчал. Посольство не складывалось. Впрочем, на успех никто и не рассчитывал, отправляя его к врагам. Ему время бы потянуть, намерения прояснить. А как? Ничего в голову не приходило. Но Фёдор, успокоив себя вином, сам подбросил зацепку.
– Раз уж заговорили об этом, скажи, какая у тебя корысть в этом посольстве? – спросил он вполне добродушно. – Не всё ли тебе равно, кто будет сидеть в Муроме? Это наши семейные дела.
– Не у меня, – поправил Борис, выигрывая время. – У моего отца.
